Глава ХХI - Шираз – родина персидских поэтов

Есть беседка у медленных вод Бендемира,
Там, где в розовых кущах поёт соловей,
В снах прекрасных и ярких, как искры сапфира,
Вижу я себя в тихой беседке своей.
Годы детства ушли навсегда. Неужели
Ты остался лишь в песнях, мой сказочный мир?
Где сегодня звенят соловьиные трели?
Где цветут твои розы, родной Бендемир?
Томас Мур, «Лалла Рук»

Шираз сегодня

Шираз находится примерно в сорока милях к югу от Персеполя, но эта дорога нелегка, поэтому я решил, что пора покидать опустошённые и разрушенные залы царей Ахеменидов, чтобы успеть добраться до родного города Хафиза и Саади до наступления темноты. Первая часть пути прошла быстро, так как лошади попались хорошо отдохнувшие и быстроходные. Сменив лошадей на станции, вторую часть путешествия тоже удалось преодолеть быстрым галопом с редкими остановками для регулировки груза на вьючных животных. Наша маленькая кавалькада за два часа до заката, пройдя по болотистой равнине Мервдашт, приблизилась к невысоким зелёным холмам. На небольшом расстоянии от этой точки дороги раскинулся мост над речными потоками вод Бендемира. Название реки произошло от слов: Band-i Amir, «Плотина Амира». Путь к арочному мосту проходил когда-то через тенистые сады. Этот чудный уголок был создан правителем Фарса в десятом веке Азад ад-Даулом, который любил строить мосты и дворцы, окружая их прохладой ручья и шумящей листвой (See Yakut, pp. 313, 480.). К сожалению, в настоящее время остались кое-где изящные мосты без тихих аллей парков и садов, исчезнувших поколение назад.

В нескольких километрах за мостом Бендермира тихо живёт деревенька Зарган, или Зерган. Она расположилась с обязательным chapar khanah у подножия горы, предоставляя путешественникам свежую смену лошадей. Поскольку погода была тёплой, животные могли себе позволить гулять на равнинах свежей зелени возле главной дороги. Рядом в походных палатках жили погонщики караванов. Всё обещало быстрый обмен и возможность дальнейшего движения. Однако совсем неожиданно возникла забавная заминка. Наши лошади, почувствовав долгожданную свободу, быстро поскакали в просторные поля, увлекая за собой нашу смену, они вместе стали играть и резво бегать, не даваясь в руки погонщика. Мы, смеясь, получили прекрасную возможность выпить по стаканчику горячего чая и отдохнуть несколько минут, прячась от горячих лучей вечернего солнца.

Полчаса пролетели незаметно, с нами в тени деревьев присел самый красивый перс, которого я когда-либо видел среди жителей Фарсистана, я был впечатлён его гордой осанкой и благородными чертами лица. Ещё меня заинтересовали примитивные танкарды из козьей кожи, в которых привозили воду для чая. Эти грубые сосуды были сделаны из тонкой шкуры козла, с сохранённой шерстью животного снаружи, кожа туго обтягивалась вокруг деревянного корпуса, от которого тянулись две прочные ручки. Полагаю, подобные сосуды использовались выносливыми солдатами Куруша. Роскошь серебряных мензурок и сопутствующие им пороки, погубили некогда могущественное войско Великого царя.

Зерган остался в моей памяти ещё из-за несчастного случая, который произошёл с форейтором. Он тяжело упал с лошади, повредив ногу, и мы вынуждены были остановиться, чтобы оказать необходимую помощь. А порочный жеребец, как большинство диких персидских лошадей, свободно гарцевал всю оставшуюся дорогу. Сначала мы подумали, что нога всадника была сломана, но при осмотре раны обнаружили, что коленная чашечка не раздроблена, хотя боюсь, что кость была травмирована и ему придётся хромать всю жизнь.

От Зергана до ворот Шираза

После ухода из Зергана началась тяжёлая полоса дороги. Природа поставила барьер на севере, чтобы защитить подход к дорогому её сердцу городу Ширазу, который дарит восторженное восхищение своей красотой. Это препятствие предстало перед нами в виде крутой и неописуемо каменистой горной дороги, петляющей то вверх, то вниз, то вправо, то влево, мимо разрушенных фортов и ветхого жилья, мимо ручья Рокнабада. Эта небольшая река была так названа в честь правителя Буидов, Рокн ад-Даула Хасана, жившем в десятом веке. Он повелел провести воды реки специальными желобами в Шираз и красивый пригород Мусалла. Река обязана своей славой Хафизу, который пел ей дифирамбы и сравнивал её с водами райского уголка. Но Рокнабад теперь сократилась до таких маленьких размеров, что Хафиз кажется виновным в следующей странной гиперболе:

Ибо нет среди райских полей цветников Муссалы
Нет в раю берегов Рокнабада

Тем не менее, ландшафт вокруг ручья аркадийский, «декорации» вызывают восхищение всадника, когда он скачет, овеваемый тёплыми потоками ветра, по круто спускающейся дороге через горную поляну, что лежит за пределами каменистого участка. Внезапно через большой надрез в горах в лучах заходящего солнца открывается Шираз во всей его красоте. Казалось, что он возвышается как остров в изумрудном море, очерченном пурпурными холмами. Так тихо, гармонично говорила с тобой природа Шираза, что становилось понятно, почему жители этого удивительного города назвали ворота, открывающие вход к поэтичным переулкам, гордым именем Tang-i Allahu Akbar. Любой путник, впервые увидевший всю эту красоту, невольно воскликнет: «Бог – это самое прекрасное место» (See Brugsch, Im Lande der Sonne, p. 359, and Browne, A Year Amongst the Persians, p. 260).

Панорама была великолепна, равнины и холмы, сады и кипарисовые рощи, башни и стены, купола и пики минаретов купались в мягком свете солнца. С каждым шагом перед путешественником открывались всё более прекрасные уголки. Обочина была усеяна мириадами маков, цветущих рядом с жасминами и розами, ибо было начало мая, и бутоны роз стали показывать свои красочные язычки, повинуясь соловьиной заповеди: «её жёлтая щека приоткрылась». Деревья подпевали соловьиной трели, закат бросал длинные тени от высоких минаретов и стройных деревьев. Шираз на мгновение открылся ликом того персидского элизиума, о котором пели поэты. Только поток лунного света, идущего на смену заката, завершит это очарование. Признаюсь, персидский стиль письма навеял Шираз.

В спокойные минуты, когда можно остановиться, чтобы на мгновение задуматься и ощутить твёрдую землю под ногами своей лошади, только и понимаешь, что ты всё-таки не в раю. Ахриман омрачил совершенство Шираза своим гниением, как он это сделал в Арьяна Ваэджа в глубокой древности. Воздух временами становится очень жарким и утомительным, как в тропиках, где любая лихорадка смертельна, особенно в заброшенном городе. Архитектура зданий также оставляет желать лучшего. Шираз, доставляющий удовольствие и любовь, пожалуй, потерял своё непосредственное назначение, данное именем, в переводе означающее "обитель знаний" - Dar al-'Ilm (see Browne, Episode Tahu of the Bab, 2. 294, n. 1, 364, n. 2, Cambridge, 1891).

История Шираза

Эти суждения, которые приведены ниже, более холодного разума, посещающего Шираз. Хотя город является столицей исторической провинции Фарс и по праву наследования получает славу Персеполя, претензия, которую Шираз может предъявить Величественному городу – это причина древности несравнимая ни с Хамаданом, ни с Реей в старой Мидии. Расположение города было выбрано древними предками ширазцев, что подтверждают руины времён Ахеменидов и Сасанидов в ближайших окрестностях. Легенды Персии и мусульманские сказания приписывают основание города сыну Тахумарсу или правнуку Ноя, но современиные мусульманские авторы говорят, что Шираз был "основан или восстановлен Мухаммедом ибн Юсуфом Такали после расцвета ислама" в седьмом веке нашей эры (see Yakut, p. 362; Mustaufi, by Barbier de Meynard, Diet. geog. de la Perse, p. 362 n).

Арабский путешественник Ибн Хаукал отмечает цитадели (Kohandiz) Шираза в десятом веке, Якут (1220 г. н.э.) говорит, что правитель Буидов Абу султан Рокн ад-Даула Хасан поднял Шираз с крепкими стенами в одиннадцатом веке (440 г.н.э.) (Ibn Haukal, tr. Ouseley, p. 93, and Yakut, p. 365). Эти укрепления, однако, не смогли защитить против монгольского завоевателя Тамерлана, когда он, спустя двести пятьдесят лет, разграбил город. Последующие правители восстановили и украсили Шираз, но эти обычные работы следовали после разрушений силами природы или после захвата города врагами. Большей частью своей архитектурной красоты Шираз обязан Карим Хану (1751-1779), который управлял им как регент при династии Сефевидов во второй половине восемнадцатого века. Многое из его произведений было сведено на нет правителем евнухом, Ага Мухаммед ханом, который сравнял с землей каменные валы, заменил их глинобитными стенами, и понизил город до ранга недостойного своего традиционного престижа.

Среди архитектурных памятников Шираза самой старой является мечеть, которая датируется второй половиной девятого века, она была построена Амр ибн Лейтом династии Сафаридов. Новая мечеть – Masjid-i No построена два века спустя Сеидом ибн Занги (1195-1226), который реконструировал свой дворец. Как говорят, он переоборудовал собственный дом на службу Богу, потому что дал благочестивый обет во имя жизни своего сына (See Curzon, Persia, 2. 102, and Mustaufi, by Barbier de Meynard, Diet. geog. p. 362, n., and Browne, Literary History of Persia, p. 352. Ethe and Horn, Grundr. iran. Philol. 2. 218, 560, 661, the date Amr ibn Leith as A.D. 878-900).

Рядом с этой мечетью расположился монастырь с плоской крышей, внутри которого просторный уютный двор. Фаянсовый купол мечети расписан причудливыми узорами, к сожалению, его красота омрачена популярным сравнением округлой формы с головой колоска какой-то гигантской спаржи. Под сводчатой крышей мечети покоятся останки одного из сыновей имама Мусы, поборника ислама (Curzon, Persia, 2. 102). Архитектурные особенности построения какого-либо другого религиозного здания, медресе, мавзолея или даже бани Шираза могут соперничать с другими городами Персии.

Огромный базар, Bazar-i Vakil, «Базар всех базаров», удивительное создание архитектуры, построено благодаря щедрости Карим хана. В этом полном сутолоки месте идёт довольно процветающая торговля, но его караван-сараи не особо велики, зато красивы улицы. На другой стороне города обосновалась внушительная цитадель или ковчег. Самое лучшее строение, пользующееся большой популярностью в городе, его занимает офис Индоевропейской Телеграфной Компании. Раньше это был величественный дворец с прекрасным каменным двором, его просторные комнаты и коридоры, казалось, созданы в западном стиле, а не восточном (see Weeks, From the Black Sea, p. 116). Это лёгкое прикосновение Европы принесло мне дыхание дома, умноженное тем, что я получил возможность отправить телеграмму в Америку, передавая привет своим близким после того продолжительного времени, в течение которого был отрезан от прямого общения с родиной, после дней, проведённых в Урумии.

Здания из кирпича, раствора и камня не прославляют Шираз; он обязан своей известностью тем причинам, на которых я хочу заострить внимание читателя. В первую очередь, это природная красота его окрестностей, значительно увеличенная садами и искусством. Вся равнина, окружающая город, хорошо обрабатывается; из-за своего тропического положения (Шираз ближе к экватору, чем северная часть Индии) она даёт обильные урожаи, которые рождаются ещё благодаря инженерной мысли местных строителей оросительных каналов. Виноградники вокруг города производят самое лучшее вино в Персии. Именно этот продукт, приготовленный по отменным рецептам старины, прославил когда-то небольшой город Шираз. Есть два вида этого вина, красного цвета и белого; вкус белого вина напомнил мне немного Марсала.

Сады и беседки Шираза

Сады Шираза и его беседки, полные роз ещё более широко известны, чем вино. В центре города и на его окраинах находятся десятки уголков, в которых разместились такие бельведеры, доставляющие усладу сердцу. Персидские сады в целом несколько отличается от садов других земель, они больше похожи на фруктовые сады, с огородным окружением. Обычное персидское слово сад – «bagh» лучше ассоциируется с английским словом «orchard» - плодовый сад с небольшим оттенком цветочного вкуса.

Сад Эрам в Ширазе

Вместо улиц, выложенных как обычно в прямые линии, окаймлённые кирпичом и плиткой, по городу вьются извилистые дорожки, как в наших собственных садах, они упираются в небольшие площадки из каменной кладки. В середине её обязателен маленький водоём, порой это просто круглый бак. Роскошь этому месту может добавить фонтан или каскады падающей воды прямо на каменные плиты. Вода в Персии большая драгоценность и здешняя природа щедро реагирует на самые маленькие капли жидкости, поэтому фонтанная расточительность равносильна экстравагантности. Вдоль улиц пролегают тени тополя (kalam), вербы (bid), кипариса (sarv), платана (chinar), между ними выглядывает зелень кустарника (see Mumford, Glimpses of Modern Persia, in House and Garden, 2. 175-191, 360-373, Philadelphia, 1902).

Главная дорога в Ширазе протянулась от ворот Allahu Akbar, она с обеих сторон окружена садами, два из которых на востоке: Chahal Tan (Сорок тел) и Haft Tan (Семь тел) – это довольно большие рощи, в которых можно с удовольствием гулять и отдыхать, чем не преминули воспользоваться свободные дервиши, заселившиеся в тени садов (See E. G. Browne, A Year Amongst the Persians, p. 278). На западной стороне есть своя достопримечательность – Bagh-i Takht, Тронный сад, который стоит, возвышаясь над городом. Его заложил победоносный каджарский правитель Ага Мохаммед Хан на месте более старого сада, великолепно приспособленного для этой цели. Этот сад украшает террасу за террасой высокого холма, здесь разместились и фонтан, и канал, и ручей; их воды каскадами стекают по мраморным плитам в водоёмы, облицованные камнем.

Водотоки окаймлены кирпичной кладкой, граничащие с кипарисами и апельсиновыми деревьями.
Весной большой водоём в центре полон воды, хотя каскады не радовали шумом своих ручейков. Во время засушливого лета всё здесь высыхает и покрывается удушливой пылью. Стены вокруг террасы давно не ремонтировались и, следовательно, начинали крошиться. Беседки, некогда украшавшие верхнюю террасу, были пустынны и лежали в руинах. В недавнем прошлом сады блистали роскошью, напоминавшую красоту маленького Люксембурга. Всё-таки ещё и сегодня сады Шираза – привлекательное место для посещения в прохладный вечер (see Weeks, From the Black Sea, p. 116; Browne, A Year Amongst the Persians, p. 279; Curzon, Persia, 2. 104).

Персидский поэт Хафиз

Список известных поэтов, проживающих в Ширазе, был известен уже давно, ещё семьсот лет назад (1220 г.), когда Якут аль Хамави писал свои книги. Но даже во времена своей жизни, он не смог осознать будущее величие своего младшего современника, Саади, или знать, что один из величайших в мире лириков, Хафиз, родится в Ширазе. Хафиз, родившийся в первой половине четырнадцатого века, известен на западе также, как и на востоке, где каждый перс знаком с его одами, сделавшими Шираз синонимом поэтического вдохновения.
Красота его языка, очарование его стиля, сладкий поток его стихов и страстное выражение его чувства, будь то в лирическом излиянии его собственной любви или в мистическом экстазе духовной преданности, завуалированном под видом материальных образов, завораживает.

Думаю, Хафиз даже на западе может считаться поэтом поэтов и занимать видное место в лучшей литературе всего мира (See my article Hafiz, in Warner's Library of the World's Best Literature, 12. 6793-6806, New York, 1897).
Его молодость могла быть анакреонтична, он был прилежным студентом, благодаря своей памяти и ответственному отношению к учёбе он заслужил титул Hafiz, «помнящий». Учитывая то, что отличия удостаивались только те, кто знал весь Коран и его интерпретации наизусть, он получил также назначение воспитателя в семье правящего дома Музаффара, а также должность в царском медресе, которая была создана специально для него. Даже принц Индии, Махмуд Шах Бахмани из Деккана пригласил его ко двору в качестве постоянного гостя. Хафиз принял приглашение и отправился в путь, но оказался не в состоянии противостоять опасностям морского путешествия, отказался впоследствии от своего плана, извинившись, написал красивый панегирик своему покровителю, деликатно убеждая его в предпочтении жизни среди чар Шираза.

Есть красивое предание о том, как суровый завоеватель Тамерлан попал под очарование поэзии Хафиза. Но учёные сомневаются в подлинности этой легенды, они таким же образом отвергают сказание о том, что молодой студент получил поэтическое вдохновение от чаши нектара, только однажды прикоснувшись к ней губами. Её преподнёс Хафизу пожилой человек в награду за преданность любви к прекрасной девушке (See Sir Gore Ouseley, Notices of the Persian Poets, pp. 35-37, London, 1846).

Хафиз был плодовитым писателем, его рукописи и печатные издания насчитывают более пятисот Газелей, или од, в которых искусно вплетено его имя в каждую последнюю строфу. О поэтической ценности его стихов не может быть и речи, она живёт сегодня, как жила в его ежечасном существовании. Разнообразие мнений относительно интерпретации его поэзии стоит ли принимать в буквальном или всё-таки духовном смысле? Некоторые читатели видят в его похвалах любовь и вино, мускусные локоны и кипарисовые формы, страсть Овида или Тибулуса. Другие, особенно некоторые из его восточных поклонников, читают под теми или иными физическими образами духовные мысли о Божественной любви и душе.

Вино – это дух, не виноградный сок, а чаша, осушенная в таверне – это лишь глоток того самозабвения, которое приводит к полному единению с высшей сущностью. Есть неоспоримая правда в возможности такой интерпретации стихов по учению суфиев, так как они обладают мистической передачей песни Соломона. Можно даже процитировать параллели из стихотворений Донна, Вогхана и Крашоу английских поэтов семнадцатого века. Но в равной степени верно, что некоторые из стихов Хафиза, возможно, те, что написаны в его юные годы, поют о земной, материальной, страстной любви.
В качестве иллюстрации лирического стиля приведу одну из любовных од Хафиза:

«Чего ты хочешь? Рви цветы, вино рекою лей!» —
Так роза утром говорит. Что скажет соловей?
«Пока ты молод, расстилай ковер свой в цветнике,
Любуйся красотою роз, нарциссов и лилей.
Благоухай, как вешний сад, будь гордым, как самшит,
А станом зависть вызывай у стройных тополей.
Когда раскроется бутон прекрасных уст твоих —
Кому подарит счастье он? Тому, кто всех милей.
Сегодня – праздничный базар, тебя на части рвут.
Коль цену красную дадут – товара не жалей!
Не забывай, что красота – лишь свечка на ветру.
Свечу таланта засвети от красоты своей.
Кудрей роскошных аромат струится к небесам —
Пускай стремится к небесам твоей души елей!»
У шаха нынче в цветнике собранье певчих птиц.
Пропой газели им, Хафиз, ширазский соловей!

Своеобразная структура стиха Хафиза и его повторение рифм были заимствованы некоторыми английскими поэтами.

Кому удел не тлетворный в тлетворных столетьях дан?
Что прочно? - Ладья газелей. Что вечно? - Пьянящий жбан.
Возьми же вина в дорогу, - ведь жизнь не сравнишь ни с чем.
Путь к раю подобен чаще, и мало на нём полян.
Один ли познал я тленность? - Учёный, что знает мир,
Постиг и своё бессилье и знаний вечный изъян.
Взгляни же премудрым оком на бурный, бегущий мир:
Весь мир, все дела мирские, все смуты его - обман.
Достигнуть встречи с тобою мечтала душа моя,
Но смерть на дорогах жизни - грабитель и злой буян.
Всем ведомо: знак, что роком начертан на смертном лбу,
Не смоешь ничем, о, смертный, с челом он твоим слиян.
Все зданья падут, разрушась, и травы на них взрастут,
Лишь зданье любви нетленно, на нём не взрастет бурьян.
Прохожие люди трезвым не встретят меня вовек!
О вечность! Хмельная чаша! Хафиз этой чашей пьян.

Противники Хафиза утверждали, что его философия жизни была очень похожа на свободомыслие, и его презрение к внешнему подобию благочестия было слишком открытым. Непременно подмечалась в стихах слабость автора к вину, в одах его страсть к благоухающим локонам. Особенно большие дебаты и критика произведений Хафиза произошла в год его смерти в 1389 году. Муллы отказывались, например, выбрать одно из творений Хафиза для посмертного слова, считая газели поэта недостойными уст истинного мусульманина. Возник громкий спор, который привёл к так называемой лотерее. Ряд его стихов были взяты наугад, и ребёнок выбрал одно из них, чтобы начертать его на надгробии. Счастливой оказалась следующая строфа:

Не смей проливать слёзы сострадания на Хафиза
Ибо знай, что, хотя теперь он и глубоко погряз во грехе,
В рай, он всё же войдет.
(Ode 60. 7; cf. Payne, Hafiz, 1. 76.)

Предзнаменования в день похорон были благоприятными, Хафиз получил возможность мусульманского погребения, его гробница, Hafiziah, стала храмом для паломников из дальних и ближних сторон Персии. Тело Хафиза захоронили примерно в двух милях к северо-востоку от города, несколько минут лёгкого галопа от границ города приносит нас к ограждению, которое окружает мавзолей поэта. Проходя через ворота, оказываешься в пределах просторной площади, ограниченной с трёх сторон невысокими зданиями, которые предоставляют убежище священникам, дервишам и паломникам. Вся территория затенена тополями, кипарисами, клёнами, под ними виден небольшой водоём. Гробница Хафиза стоит посреди сада, окружённая несколькими могилами. Получить возможность захоронения около праха поэта теперь особая привилегия.

Кер Портер описал это место ещё в прошлом веке (See Ker Porter, Travels, 1. 694-695. Sir Gore Ouseley, Notices of the Persian Poets, p. 40, London, 1846). Толпы паломников растут с каждым годом, что говорит о вечной славе поэта, а не об утверждении ортодоксального ислама. Красивый продолговатый блок из мрамора стоит на могиле вместо общепринятой плиты, который Карим Хан, как говорят, разместил в саду Джахан Намах. Он заменил простой камень настоящим саркофагом (See Curzon, Persia, 2. 109). На поверхности вырезана арабская вязь, цитирующая стихотворение поэта о преходящем характере человеческих вещей и вечной природе Бога, внизу стоит дата смерти Хафиза - 1389 год или 791 год по мусульманскому календарю хиджры (see Browne, A Year Amongst the Persians, pp. 280- 281).

Гробница Хафиза в 1903 г

Сейчас

Каждый, кто чтит память величайшего из поэтов, может постоять у гробницы, защищённой большой металлической оградой, более внушительной и более узорчатой, чем старая. Металлические прутья перемежаются небольшими свитками, символизирующими связь слов Хафиза с современностью, эти хрупкие на вид трубочки бумаги прекрасно вписываются в современный дизайн всей гробницы. Угловые опоры и стойки подарены индоевропейской телеграфной компанией, это обыкновенные железные телеграфные столбы, которыми гордится город. Они сверху заканчиваются маленькими металлическими флажками, придающими окончательный штрих всей гробнице.

Мавзолей Саади

Гробница Саади в 1903 году

Сейчас

Гробница Саади лежит примерно в миле дальше на север от места захоронения Хафиза в небольшой равниной впадине и называется Саадия. Как могила Хафиза, она находится в закрытом саду, роща тополей, кипарисов, душистые кустарники, цветники роз окружают мавзолей, в котором находятся останки великого моралиста и поэта Персии. Сад получил название «Розового сада» (Gulistan) или «Сад духов» (Bostan) по двум его главным произведениям. Здесь хорошо отдыхать от душного палящего солнца. В отличие от сада Хафиза вокруг нет других могил, только одинокая гробница скромно стоит в настоящее время в небольшом доме, возвышающимся над прахом поэта.

Входная дверь в палаты к саркофагу всегда открыта, останки поэта лежат в тяжёлом каменном футляре, окружённым металлической оградой. Стены гробницы стоят без каких-либо украшений, зато все полы полностью устланы персидскими коврами, которые смягчают звук шагов людей, идущих поклониться памяти ушедшего поэта. Та же арабская надпись о вечности божественного начала, как и на могиле Хафиза, высечена на камне. К ним добавлены строки стихов из сочинений Саади, записанных на страницах древнего манускрипта, который сохранился в мавзолее.

Жизнь Саади была долгой и насыщенной. Родился он в 1181 году или 1184, почти за полтора века до Хафиза. Умер в 1291 году, хотя в точности дат его жизни нет никакой уверенности. Известно, что был человеком, который любил путешествовать, узнавать жизнь далеко за пределами своей родины. Он отправлялся на восток, запад, север и юг по всей своей стране и совершил более десятка паломничеств к святыням в Мекке, побывал в Индии, Малой Азии и Африке.

Однажды Саади попал в плен к крестоносцам в Триполисе. Порабощённый поэт принуждён был рыть окопы. История гласит, что богатый купец Алеппо, сочувствуя бедственному положению, выкупил его за десять динаров, а позже отдал ему свою дочь в жёны с приданым в сто динаров. Но брак оказался несчастливым из-за высокомерного отношения жены. Однажды она оскорбила его упреком: «Разве ты не раб, которого мой отец купил за десять динаров?» «Да, - ответил Саади, - он выкупил меня за десять динаров, и продал тебя за сотню». И прочитал следующие строки:

Слыхал я, как-то раз один слуга царей
Освободил овцу от волчьих злых когтей.
Но к горлу вечером приставил нож холодный...
И плакать начала овца: «Неблагородный!
У волка вырвал ты меня из пасти — что ж?
Я вижу — сам ты волк, и ты меня убьёшь!

(Saadi, Gulistan, tr. Eastwick, pp. 101-102, 2d ed., London, 1880)

Так рассказывает Саади в Гулистане историю о себе, вряд ли это можно считать вымыслом, слишком правдоподобно звучит для событий того времени. Как литературное произведение, Гулистан Саади – это кладезь анекдотов, мудрых изречений, добрых советов и поэтической мысли. В этом дидактическом произведении смешались проза и поэзия автора, который сам говорит: «беседу я сочетаю с шуткой жизнерадостного ума, жемчужины могильного совета нанизываю на нить изложения, горькие медицинские советы смешиваю с весёлыми пожеланиями».

Некоторые из историй действительно забавно звучат, одну-две из них стоит привести в качестве примера восточного юмора, ибо персы обладают чувством юмора, которое не спешат открыть каждому собеседнику. Почти в тему звучит анекдот о человеке, чей неугодный голос при чтении молитв в мечети раздражал всех и каждого. Однажды кто-то спросил его, сколько ему платят за чтение:

- Мне не платят! Я читаю ради Аллаха! - ответил он.
Тогда, - сказал вопрошающий - ради Аллаха не надо!

Продолжение этой истории рассказал Саади, чтобы лишний раз подчеркнуть звучание неприятного голоса. У некого муэдзина в мечети был настолько резкий голос, что его призывали только к молитве, держа подальше от проведения службы для прихожан. Эмир, который был покровителем мечети, будучи добрым и ласковым сердцем, не желая оскорблять человека, дал ему десять динаров, обратившись с такой речью:

- О, доблестный муж, при этой мечети есть старые муэдзины;
каждому из них я плачу по пять динаров в месяц, но тебе я
десять динаров вручить готов, если только ты уйдешь из этих краёв!
Чтец согласился на это условие и ушёл из мечети.
Через некоторое время он встретил эмира на дороге и сказал ему:
— О, повелитель, ты поступил со мной несправедливо, предложив мне уйти за десять динаров из той мечети; там, куда я пошёл, мне предлагают двадцать динаров, чтобы я ушёл в другое место, но я не соглашаюсь.
Эмир покатился со смеху и, нахохотавшись вдоволь, сказал:
— Ни в коем случае не бери, они согласятся и на пятьдесят.

Хочется привести другую иллюстрацию персидского юмора Саади. Суть истории такова: мужчина, который страдал воспалением глаз, обратились за лечением к ветеринару. Тот дал ему немного мази, которую использовал для животных, и… мужчина потерял зрение, тогда он решил обратиться с тяжбой к судье.
Судья сказал:
— Ветеринар не заслуживает никакого наказания, ибо, если бы этот мужик не был ишаком, он не стал бы иметь дело со скотским врачом!
Эти истории отображают лёгкое прикосновение остроумия Саади наряду с его признанным поэтическим талантом. Его редкий лирический дар особенно проявляется в Бостане и Гулистане, сборнике его коротких стихотворений, его прозвище «Соловей Персии». Некоторые из метрических строф в Гулистане являются жемчужинами поэтической мысли. В качестве примера фантазии Саади, процитирую следующие строки, отражающие тонкость его воображения и деликатность прикосновения мысли.

У сада как-то видеть мне пришлось —
Лежат с травой цветы прекрасных роз...
Спросил я: «Почему траве ничтожной
Лежать с великолепной розой можно?»
«Молчи! — трава взмолилась, зарыдав. —
Ведь дружба — благороднейших устав!
Я не пахуча, глазу не услада,
Но я — трава из одного с ней сада!..»
...Ничтожный раб у трона Бога я,
Плод вечных благ его — душа моя.

(Saadi, Gulistan, tr. Eastwick, p. 115)

Холмы за могилой Саади и территория к востоку от ворот Allahu Akbar отмечены достопримечательностями, на которых хочется остановить своё внимание. Одна из них – большое углубление в скале, отчасти естественное, отчасти искусственное. Его необычная форма привела к странному названию: «Колыбель демона», (Kahvarah-i Div). Точное происхождение такого имени неизвестно.
Другие следы прошлого – разрушенное строение, расположившееся несколько восточнее Колыбели известной, как «Крепость Бандара» (Kal'ah-i Bandar), возможно это остатки замка времён Сасанидов.

Рядом с этим местом находятся два очень глубоких колодца, один из которых называется «колодцем Али» (Chah-i Murtazah Ali), он выполняет функцию пруда, расположившегося ниже руин, что придаёт этому месту характер святилища. Возможно, это место старого храма Огня. Предания этого места рассказывают, что колодец возник как чудо, чтобы погасить пламя старой зороастрийской веры, когда истинная религия Мухаммеда пришла в Персию (See Browne, A Year Amongst the Persians, p. 286; Curzon, Persia, 2. 108; Ker Porter, Travels, 1. 698).

Зороастрийцы Шираза

К юго-востоку примерно в четырех милях от Шираза сохранились руины времён Ахеменидов. Это скульптуры сасанидских царей, которые были зороастрийцами, к сожалению, мне не удалось их подробно изучить (Masudi (943 A.D.), Les Prairies de Or, ed. Barbier de Meynard, 4. 79; Ker Porter, Travels, 1. 698-706, and Curzon, Persia, 2. 95, n. 2; Flandin and Coste, Voyage en Perse, Ancienne, 1. pl. 55, Stolze, Persepolis, 2. pl. 96; cf. also Perrot and Chipiez, Histoire de Le Art, 5. 754).

Намёк на зороастризм заставляет меня говорить о так называемых габарах, или огнепоклонниках Шираза, о которых город знал только в сасанидские времена. В настоящее время едва ли пятьдесят человек, исповедующих веру предков, живут здесь. Последняя перепись насчитала всего сорок два зороастрийца. Местное население в основном мусульмане, вспоминая опыт общения с ними в Исфахане, расспрашивать о религии Авесты и сохранившихся обычаях древности приходилось с большой осторожностью, остерегаясь крайне фанатичных мусульман. Намного позже, уже в Америке я понял, какому риску подвергал своего телохранителя, который недавно оставил мусульманство, найдя себя в христианстве.

Мне повезло встретиться с местными зороастрийцами без мусульманского присутствия в небольшом магазинчике Шираза. Мы без колебаний могли общаться на религиозные темы. Из разговора узнал, что зороастрийская община в Ширазе соблюдает свои религиозные обряды и верования, но, в общем-то, не так строго, как в Йазде и Кермане. У них нет ни обычного дастура (dastur), ни первосвященника, ни храма Огня, тогда как в древности там был, по крайней мере, один пир. Пир – священное место восхваления, построенное на месте моления людей. Недалеко от города находятся руины древнего Аташ Каде (Atash Kadah), которые указал на холм с видом на город один из местных жителей, кстати, мусульманин. Башни Дакхмы, поддерживаемой зороастрийцами Шираза, тоже нет в этом маленьком городке и небольшом сообществе. В настоящее время тела усопших помещают в землю, обкладывая его камнями со всех сторон. Книги Авесты тоже нет у членов общины, но они надеялись получить их из Йазда – главного центра персидских зороастрийцев. Там можно было встречаться с первосвященником веры и учиться у него проведению обрядов, получать ответы на все религиозные вопросы.

Несмотря на беззаветную преданность вере, видя отсутствие богословских знаний, было бы разумно не ожидать, что купцы и торговцы будут обладать технической информацией по вопросам зороастрийской религии. В целом у меня остались благоприятные воспоминания об этой встрече с людьми, верующими в Ормазда. Они казались честными, бережливыми, и довольно благополучными. Учитывая тот факт, что им пришлось жить более тысячи лет под гнётом и преследованием мусульман, они проявили немалую смелость и могучую силу духа, чтобы сохранить добродетели, к которым призывал их пророк древности. Этот факт заставил меня больше, чем когда-либо, желать посетить Йазд, поэтому я начал мои приготовления к отъезду, прощаясь с новыми друзьями зороастрийцами и христианскими знакомыми английской миссии.